Когда Хорхе тушит сигарету, уличные псы начинают выть.

День не был для нее самым лучшим — она продрогла до нитки и ужасно устала. Все, что она хотела — лечь в кровать и испариться, не оставив после себя и намека на существование. Работа душила бесконечными отчетами и скандалами в пределах морга, когда мнения расходились, — а расходились они каждый херов раз.

Курить она не любит. Это дурацкая привычка, оставшаяся со школы, привычка-иллюзия, что если ты покуришь, станет лучше и легче. Может быть. Может быть на пару секунд, но сигареты решают последствия, а не проблему.

Голод жмет брюхо.

Щеки горят от холода, шерстяное пальто ни капли не согревает.

Собаки снова воют. Это не вой на луну — ее и нет в небе вовсе. Они воют напугано, прячась в будках на хозяйской территории и стараются не показываться. Но им не следовало бояться — собак бы она не тронула. Пальцы дрожат и пепел падает, исчезая в снегу. Нет сил, нет желания — как дальше жить?

Ее спасение стало ее проклятием, стянув ей руки наручниками и не выпуская за пределы разума. Она бросает пальто в снег и следом за ним под деревом остается остальная одежда, уже испачканная каплями крови. Это не больно — не то, чтобы сильно — она привыкла к этому так же, как и к вонючему запах рук после сигарет. Может быть, сломанные кости это почти что здорово, может быть, треск кожи кого-то и завораживает, — а ей тошно от чавкающих звуков, с которыми она сжирает свою человеческую плоть.

Всегда так бывает — человек самоуверенный вляпается в дело неизвестное, наделает ошибок, но зато обогатит опыт. У ее опыта было как будто бы мало! — каждый раз казалось, что еще не конец.

Кролики — это добыча быстрая и вкусная. Ей казалось, что она раньше никогда бы себя так не вела, отчаянно перепрыгивая сугробы, перебирая подушечками лап мерзлую землю, прижимая пузо к земле, подползая к потенциальной добыче — ах, знал бы ее отец! Или брат, или мачеха — последняя бы снова лупила ее по щекам, обливая словесным дерьмом, а отец бы превратился в слабохарактерного тютю, поддакивая этой суке.

Треск.

Кости ломаются во рту. Челюсти сжимают хребет кролика так сильно, что кровь брызгает ручьем на белоснежный снег, — ему уже не больно. Чавканье рта кажется звуком посторонним, она от чего-то слышит его крайне громко, словно рядом с собой... на земле остаются лишь кровавые ошметки костей.

Голод — отличная приправа к трапезе.

Она хватает запах незнакомки едва ли не языком. Он разрывает ее изнутри, словно былые сожаления, царапает дно отчаяния, холодит нутро ароматом свежести и человеческого тела.

О чем мечтает волк?

Хорхе ответа на вопрос не знала, наверное, потому что волк и она — два существа совершенно разных, что в гармонии жить друг с другом так и не научились. Сыплющаяся песком сквозь пальцы иллюзия самоконтроля, запах человека, ум холодный, но дикий — она бы сошла за красивый экспонат в музее естественных наук, ползком, крайне уверено приближаясь к телу, ставшему потенциальной жертвой.

Она чувствует лишь толстый слой куртки, который будет не легко прогрызть. Она берет ее след смело и лихо — проползает по той же дороге, которой шла незнакомка, ни разу не сбиваясь с намеченного курса, отчаянный корабль в погоне за спасением, иначе не назовешь. Серая шуба прекрасно скрывается в ночном лесу. Если она и была волком для своей породы немного крупным, то легко это компенсировала изящным умением во время скрыться.

Она выжидает, притаившись в холодном снегу, но все мышцы ее напряжены — каждая из них гитарная струна, натянутая до предела, вот-вот лопнет. Хорхе осторожно крадется, переливаясь в свете звезд, цепляется взглядом за рукав незнакомки.

Треск рвущейся ткани и вкус крови — она выступает из слегка оцарапанной кожи, когда зубы вонзаются в руку, отчаянно разрывая синтетику. С одного прыжка она преодолевает дистанцию и устраивает пасть на предплечье незнакомки, которым та едва ли успевает закрыть шею.

Адреналин схватки жжет нутро, раззадоривает.

Волк рычит, недовольный сорванными планами — пасть искажается в яростной гримасе, складки гармошкой уродуют нос. Отцепив зубы от руки зверь отходит назад, готовый к новой атаке, прижимается к земле, не выпускает жертвы из виду. В этот раз она не даст уйти добыче.

В этот раз не промахнется. В этот раз — точно нет.

В этот раз — беги.

Кристина находилась в жутко хорошем и энергичном настроении. Сегодня ей посчастливилось... да-да, именно ПОСЧАСТЛИВИЛОСЬ надрать жопы в буквальном смысле горстке плохих парней, и их, размалёванных синяками и ссадинами, скрученных по рукам и ногам, доставили в обезьянник под её личным присмотром. Ну а ещё Гектору немного досталось, и поэтому офицер нет-нет да косилась на начальника с едва скрываемой улыбкой.
- Классно смотритесь. - в конце концов не выдержала и сказала она, имея ввиду слегка покоцанный вид брутального блюстителя порядка с кровавыми отметинами, пусть даже от собственной крови.
За последнее время Гектор показал себя с очень хорошей стороны. Кристина, особенно после событий, случившихся в первые дни, очень насторожённо относилась к нему, и за своим поведением тоже следила, но теперь с каждым днём она становилась всё более лучшего мнения о шефе. Сегодняшний же день практически показал, насколько хороши могли быть их взаимоотношения, особенно после того, как они в четыре руки утихомиривали пьяного буяна. Дочь фермера уже не раз ловила себя на мысли о том, что шериф ей нравится не только как коллега, но и как... кхм... К счастью, Похоть никак не вмешивалась в это и не давала о себе знать, так что офицер даже успела подзабыть о её существовании.
Резкий вскрик Гектора заставил девушку резко вырулить на обочину и взять курс прямиком в чащу, туда, где даже вездеход с трудом мог протиснуться, не говоря уже о патрульной машине. И конечно же та застряла в снегу очень быстро.
- Да это охотники, наверное. Вроде сейчас сезон. - только и успела проговорить она.
Уорд выскочил, не взяв с собой ни оружия, ни как-то подготовившись. Человеческий слух Миллер не мог расслышать голосов и тем более узнать их с такого расстояния, да ещё в автомобиле, поэтому она и не поняла, к чему вдруг такое резкое оживление. Но раз Гектор так встрепенулся, то и ей лучше не отставать. Шериф херни не скажет.
Провожая одновременно взглядом удаляющуюся скачками фигуру мужчины, Кристина рванула к багажнику, где покоилось тяжёлое вооружение полиции - два помповых дробовика и патроны к ним. Кажется, у Уорда был с собой табельный пистолет, но полицейская на всякий случай взяла оба ствола, один на плечо, другой в руках, после чего, обвешанная оружием и патронами как долбаный Рэмбо, бросилась догонять, прыгая через пеньки, поваленные деревья, утопая в глубоком снегу и матерясь вполголоса. Но при этом двигалась довольно быстрее - таскать тяжести ей было не впервой, а уж привитые любовь и уважение к оружию делали его почти невесомым. Но вот теперь пора задаться вопросом, что вынудило Гектора на такой поступок. Может, дело всё-таки в браконьерах? Неужели шериф так ревностно печётся об этом в такую-то погоду, с такими-то силами и без подкрепления? А если начнётся перестрелка? Ну, что же, постреляем, благо, форма и значок дают такие полномочия.

В детстве Хорхе называли вшивой и валяли по лужам.

Эти воспоминания детства особенно яркие — особенно холодными были руки мачехи, что не чуралась бить со всей силы, и особенно болезненными были глаза отца, что жалел надменно-пафосно и крутил пальцем перед носом, пытаясь втолковать что-то в девчачью бестолковую голову.

Хорхе разбивается на части, падая на снег.

...иногда ей снится цунами и это не то, чтобы прекрасные сны — черная массивная волна закрывает палящее солнце, а потом с оглушающим грохотом опускается на голову и она задыхается, захлебывается в собственной кровати, хватаясь за соленое горло, шкрябая ногтями грудную клетку до крови, словно в попытке что-то оттуда достать. Как зуд или липкий, засахарившийся мед — паутина в легких. И слюна во рту вязкая, как клей, вроде бы, она прикусила язык — от чего же он так болит и во рту привкус железа?

Кровь сводит с ума, мясо жрет ее изнутри. Она хочет разорвать девушку на части.

Внутри черепной коробки — что-то невообразимо-цветное и слова не складываются. Она дышит через нос, тяжело и медленно, не понимая, как открыть глаза — как сделать так, чтобы увидеть черное словно грязь небо. Чувства тупые, какие-то ненастоящие, словно в тумане или, может быть, через плотную ткань ваты — и слова такие же. Она словно впервые режет руки и кто-то ломится в дверь, а у нее на языке нету ни слова.

Спину ломит. Затылок горячий, медленно оттаивает. Ресницы влажные, пасть открытая, как рыба на суше — открывает и закрывает в попытке что-то сделать и, кажется, выдыхает.

Жертва лежит совсем рядом.

Охотник — в трех шагах. Насколько мизерна жизнь дикого пса перед стволом охотника?

Шаги.

Она умеет слушать, слышать и смотреть — ловит каждое движение и взгляд. Монстры у каждого свои и они под кроватью, а она не забывает, что в ней монстры тоже есть — самые разные, просто чертов бестиарий. Может быть, она не акула, а просто мелкая рыбешка — просто злится часто и ест свою злобу, слизывает ее с рук в виде крови и смеется до слез, кричит и плачет. Она хотела наглотаться наблеток, только не вышло — в банке доза была маленькая и она просто проспала сутки и проснулась уже убитой.

Не ее это сказка — уж точно не ее. Такие, как она, обычно умирают в самом начале. Да в первых строках пролога!

Хорхе — та самая плохая девочка из старшей школы, которая курит травку в туалетах и всасывает кокаин на задних партах. В ней ярости — необъятый океан, в глазах злость, которой даже Люцифер не видел. Собачьи глаза, она как свора бродяг на окраинах Багдада: злые все, побитые, без лап, глаз и ушей, почти плачут от отчаяния и от грохота бомб. Они плачут от жестокости людей, что пропитались ядом гнева и желанием потехи над слабыми, что не могут дать отпора. Она на распятии своей мести и злобы: почти брошена самой собой.

Жизнь — такое дeрьмо, на самом деле. Хорхе рада, что хотя бы нажраться иногда может: но только крепкими напитками. В детстве она выпила столько вина, что, кажется, влей она в себя сейчас несколько бутылок, вообще ни в одном глазу бы не было.

Вино — отличный яд для души, а вот коньяк — то еще лекарство.

У нее шкура цвета пьяной луны — спрятанной между черных ветвей. Ее ветви — это капли крови, стекающие из пробитой спины, а глаза — океан ярости, который глотает тебя по частям. От нее тут не осталось ничего. Она разобрана по кусочкам и не собрана ни капли. Пытается справиться с этой жизнью, пытается разобраться, но каждый раз — блядское фиаско.

Она щурится, уродливо оголяя клыки в сторону охотника и не двигается. Боль стягивает кости и она просто ждет — ждет, как преданная псина, когда раны затянутся. Куда ползти?

Взгляд метается в сторону кустов. Уползти отсюда, пока второй выстрел не пришелся в голову!

Двигаться тяжело. Почти не возможно. Отчаявшись, она рычит, выливая вязкие кровавые слюни на белый снег, сверкает клыками, похожими на кривые иглы. Нет ничего страшнее волка дикого и отчаявшегося — волка, которому нечего терять. Она испуганно смотрит на сторонам, ощущая запах пороха от оружия не только стрелявшего, но и подошедшей женщины. Еще два человека. Их слишком много. Она одна не справится.

Ей бы стаю, чтобы как в юношестве всех загрызать по очереди!..

Но все, что она может — жаться к земле в крови, чавкать пузырящейся розовой слюной и безумно ползти в сторону — ползти как можно дальше из этой херовой обители и найти себе жертву легче завтра.

Хорхе воет от хруста костей. В ночи ее видно плохо — шерсть рвется клочками, пасть ломается — широко шагая из разорванного рта выступает женщина, падая в холодный снег — кровь и мясо зверя ее одеяния.

Вдох.

Выдох. Ей уже не больно. Она сглатывает кровь своей волчьей ипотаси и мокрым снегом умывает лицо. Сосульки окровавленных волос липнут к шее. Сейчас уже — бежать ей.

Как можно дальше. И враги ее — херовы люди. Она оглядывается на них, щурясь — готова вскочить и ломануться сквозь лес, но ощущает как минимум двоих себе подобных.

И ждет.

Адель была тряпичной куклой, наполненной ватой, которую с особым остервенением обмакнули в красный, сладкий вишневый сироп, после того как чьи-то руки-зубы добрались до ее тонкой, ничего не весящей руки. Хорошо, что лицо Гектора опухло, а десна обильно кровоточила…его кровь, которая для него была горькой и отвратительной, разбавляла сладкий запах крови Ривер, настойчиво цепляющийся за его кожу, одежду, обволакивающий его тем сильнее, чем больше красной жидкости теряла дочь церковника.
- Волк. Огромный. С серебристой шерстьюооооо.
- Где ты, наивная дура, оставила свои мозги? – рыкнул Уорд, безошибочно выбирая то направление, где была полицейская машина. – Тебе, блядь, разорвало не только ухо, но и голову? – он прижал тело Ривер сильнее, позволяя израненной руке повиснуть ненужным грузом, чтобы устоять в глубоком снегу. Необходимо было идти по своим следам, чтобы не упасть, не провалиться. – Держись, Адель.
О том, что волк бросится следом за ним, шериф не думал. У животного определенно должен отсутствовать инстинкт самосохранения, чтобы напасть на Уорда сейчас, тогда, когда нервы его были оголены, а запах красноречиво описывал Гектора, его сущность и состояние.
Бег по ночному лесу был похож на кошмар, нескончаемый, тяжелый, раздирающий глотку холодным, колючим воздухом. Как успеть, когда тело на руках слабо и беззащитно?

— Что же, раз такая смелая — застрели. Или, арестуй меня, но сначала лучше выдай мне одежду.
Кристина готова была стрелять, армия, война в джунглях и за океаном сделали из нее бойца, сняли определенные ограничители, которыми обладали полицейские, стандартные жители, не видевшие того ужаса, который она пережила на передовой и в плену врагов.
Собак дочь фермеров ненавидела, не любила, презирала и боялась. И как хорошо, что она не видела того, как Хорхе сбрасывает свою животную шкуру, как булькает кровь пузырями.
И она нажимает на курок, когда незнакомка хватает дуло пистолета, смотря в лицо Дюран широко раскрыв веки. Мрак скрыл от сознания Миллер много чего, что могло ей навредить.

Хорхе бросается бежать и у нее это выходит из рук вон плохо сначала – тело после обращения слабо и требует отдыха, но спасти свою жизнь у нее хватит и времени, и сил.
- Миллер, за мной! – звук выстрела все еще гудит в ушах Кристины, но не настолько чтобы не расслышать сильный, громкий голос шерифа откуда-то слева.
- Черт с тобой, ненормальная! – вскрикнула дочь фермеров в спину незнакомки, дергая затвор оружия. Секунду помедлив, она все-таки бросается выполнять полученный приказ. Их Миллер умела выполнять как надо, с определенной самоотверженностью.
Кристине необходимо было убираться из этого леса, как и Гектору, Адель и самой Хорхе… на звук выстрела быстро и четко стягивались бойцы Френка.
Начнется ли охота на тех, кто сломал шею их предводителю, чья человеческая кровь пропитала снег, а шкура осталась лежать побитой жизнью, сдохшей псиной? Время покажет.