Michael Tintiuc

Ackerley (Acadia) Prosper Акерли (Акедия) Проспер • 21.12.2000 • • 19 • • Грех • Дождём из вен пишу немые руны На битых стёклах капли оседают С жадностью коррозий не съедает Души моей нетронутые струны

Вряд ли кто будет столь наблюдателен и сосредоточен, чтобы увидеть тощую фигуру, окутанную сигаретным дымом и неспешно бредущую по улице или стоящую в неподвижности, наблюдая за небом и облаками. Этого человека трудно приметить что в шумном ночном клубе, что в тихой кофейне, да где угодно. Скорее об этом визите не вспомнит никто из официантов или продавцов, сколько бы они ни старались. Быть может кто достаточно внимательный припомнит общие черты: каштановые волосы до плеч, худобу и тёмные объёмные одежды, – но не скажет ни возраст, ни цвет глаз, будто лицо размоется в воспоминаниях. Даже в институте, где чаще всего можно наткнуться на облако сигаретного дыма, в центре которого кто-то прячется от всего мира и себя, не все могут вспомнить, что за имя принадлежит этому человеку.

– В какой, говоришь, ты группе?

– ИДБ-22-07.

– А, правда? Так ты со мной учишься, точно! Пошли!

И приходится тушить сигарету о подоконник и уходить, бросив окурок, чтобы уборщик потом снова ругался на неуловимого курильщика, оставляющего то тут, то там пепел и бычки от ментоловых «Decade». Даже на парах и лабораторных работах преподаватели будут смотреть мимо, пока дело не дойдёт до тестов и опросов, потому что тогда перед глазами будет и электронный журнал со всеми именами, и постоянные «н»-ки напротив нужной фамилии, и неудовлетворительные баллы.

– Опять тебя не было на лекциях? Сколько можно проваливать тесты? Не надоело приходить на пересдачи?

– Надоело.

– Так может пора с этим что-то сделать?!

И тянется-тянется череда ненавистных пар, ненужных лекций и семинаров, тяжёлых отработок, а после – унизительных разговоров за закрытыми дверьми родного дома. Там никогда не удастся слиться с кроватью в комнате, которую приходится делить со старшим братом. Здесь, в этом небольшом домишке на окраине города, не было никакого личного пространстве, не считая крохотного санузла, где можно было бы побыть наедине с собой. А когда тебя выкручивает наизнанку от ощущения неправильности всего происходящего, когда хочется сорвать с себя кожу, забиться в угол и долго рыдать, место для этого просто необходимо. И где искать укрытие, как не на пугающих улицах города, который иногда шепчет что-то неразборчивое в тишине, если есть силы прислушаться?

– Ты снова за своё?! – ввинчивается в виски до тошноты истеричный и обвинительный голос. – Хватит! Я сказала хватит! Сними немедленно! Иди сюда! Иди немедленно! – крик переходит на вопли, и в воздух поднимаются ножницы, чтобы пролететь над нелепой преградой из перекрещенных предплечий и резануть по волосам, роняя пряди на пол. – Хватит! Ты делаешь это мне назло! Ты зло!

И эта чокнутая женщина, по ошибке зовущая себя матерью, рыдает, не готовая ни поверить, ни понять, что всё нормально. Её не остановит ни отец, который считает, что им повезло только с первым ребёнком, а второй умер, не дожив и до тринадцати, ни брат, которому забавно наблюдать за разворачивающейся драмой.

– Чё, отхватил, педик? Не надоело ещё одеваться, как шмаре?

Терренс любит сфоткать исподтишка и залить в свои соцсети с какой-нибудь унизительной подписью вроде «мой чокнутый брат опять напялил бабские шмотки» или «принцесса Аки собирается на прогулку, берегитесь, парни, она с сюрпризом». И он будет гнусно гыгыкать, глядя на очередные слёзы. Ему это будет весело, «прикольно», и он будет отмахиваться от всех этих «новомодных» объяснений и слов. Ему всё равно.

А вот Акедии не всё равно. У Харви и Эллы Проспер родилось два сына с разницей в четыре года. Младший, Акерли, проблематично социализировался с семи лет, однако тогда это не бросалось в глаза, казалось обычной детской игрой, попыткой познать этот мир. Ничего страшного, если мальчишка украл материнскую косметику и размалевал себе лицо, пытаясь повторить за мамой и сделать себя таким же красивым. Не беда, что порезал шорты, превратив их в юбку, а стричься отказывается до криков и драк. Это списывалось на детские капризы, кризисы и придурь, которая обязательно пройдёт со временем. К подростковому возрасту это стало сильнее бросаться в глаза, а сам Акерли всё отчётливее ощущал, что находится не на своём месте, не в своём теле, что не хочет, чтобы к нему и дальше относились именно так, как относились. Элла всё чаще срывалась на младшем отпрыске, когда он пытался подобрать себе более изящную одежду, забредал в женский отдел и долго крутил в руках какое-нибудь платье.

В четырнадцать, в самый пик гормонов и развития, Акерли или, как его в насмешку называл Теренс, Аки, познакомился с мальчишкой из параллели. Первые отношения, первый поцелуй, первые ночные переписки, первые прогулки за ручку – всё это быстро прекратилось, когда об это узнала Элла. Мать пригрозила, что вышвырнет сына на улицу, если он продолжит «этот отврат», что он позорит её перед всеми. Это было страшным потрясением, из-за которого подросток даже стал прибегать к селфхарму. Ему всё казалось, что он не чувствует себя, что его тело вовсе не существует, и короткие мгновения жгучей боли на запястье и предплечье позволяли понять, что жизнь продолжается. Кровь льётся, а это значит, что и сердце стучит. За порезы на руках влетело почти так же сильно, как и за бойфренда, и после этого нож и лезвия касались только бёдер.

Чем дальше в пубертатный период, тем паршивее становилось. Росли волосы, ломался голос, тело становилось всё более невыносимым с каждым днём. Надеть летом шорты и футболку было смерти подобно, а пробежаться у всех на виду на уроке физкультуры, а перед этим переодеться вместе со всеми в раздевалке и вовсе казалось невозможным. Стоило подумать об этом, как сердце начинало колотиться в горле, предательски биться в кадык, дыхание сбивалось, становилось заполошным, а в голове всё превращалось в зыбучие пески. От волнения тошнило, и на глаза наворачивались слёзы. Не раз и не два его сперва как следует били, а затем запирали в тёмном туалете, оставляя реветь и размазывать кровавые сопли по лицу.

Акерли бы никогда не удалось вспомнить, когда вдруг пришла эта мысль, но после нескольких месяцев завистливых взглядов на девчонок, в голове вдруг вспыхнуло: «Акедия. Я хочу, чтобы меня звали так. Я не хочу быть, как они. Я – другой. Нет, я другая. Моё тело не такое, каким должно быть. Видеть его не хочу». Тогда Акедия стала звать себя только так, а не иначе, а взглянуть в зеркало ей было просто невыносимо. Оттуда на неё смотрел тот, кем она не хотела быть. Она никогда не хотела рождаться в таком теле, с этими проклятыми кадыком и тестикулами, с пытающимися расти повсюду тёмными волосами. Сколько часов она провела в слезах перед зеркалом, убирая щетину, сколько бритв было затуплено – она бы никогда не вспомнила. Проходя мимо зеркал, Акедия ускоряла шаг, уводила взгляд, никогда не останавливалась у витрин.

После окончания старшей школы Элла особенно наседала на неё и требовала отучиться на инженера-станочника, завелась, буквально требовала подавать документы только на кафедру инженерии. Никакие слёзы и крики не могли заставить миссис Проспер передумать и позволить «неудавшемуся сыну» выбрать что-то себе по нраву.

– Никакого дизайна! Ты совсем спятил?! В могилу хочешь меня свести?!

«Хочу. Хочу. Хочу», – отчаянно думала Акедия, глядя на мать с бессильной злостью и отчаянием. Но у неё никогда не доставало сил пойти поперёк воли Эллы, а от страха в горле созревал горький комок, дрожали губы. Открыто выступить против матери она бы никогда не смогла, но искала способ уйти из дома, стать самостоятельной.

В прошлом году, под новый год, когда Акедии исполнилось восемнадцать, она собрала семью, чтобы сделать самый страшный шаг в своей жизни.

– Мам, пап, мне нужно с вами поговорить. Я хочу пройти комиссию и… я бы хотела совершить переход.

– Что?! – Элла даже дослушивать не стала, немедленно взвившись и уставившись в ответ убийственным взглядом. – Ну, знаешь ли! Я могу закрыть глаза на твои волосы! На эти твои тряпки! Но «это»?! Да никогда! Я тебе запрещаю!

– Но мне уже восемна…

– Думаешь, только восемнадцать стукнуло, и ты можешь творить, что хочешь?! Чёрта с два! Я тебе ни копейки не дам! Хочешь этим мраком заниматься – проваливай из дому! И чтобы… чтобы ни слова никому! Ты меня понял?!

В глазах тогда помутнело от желания схватить её за горло, задушить, бить по лицу сковородкой, вонзать нож в её грудь и живот. В её ненавистную грудь, за которую бы Акедия отдала бы душу, чтобы иметь такую же. Но ей нужно доказывать людям вокруг, что она имеет на это право. Что может не чувствовать себя раком-отшельником без раковины. Ей как никогда хотелось покончить с собой. «Может в следующей жизни мне повезёт больше», – думала она, содрогаясь от слёз под одеялом в их с братом комнате. Она всегда верила, что «здесь и сейчас» – не конец. Да что там, Годфри всегда был ярчайшим тому доказательством. Но она бы скорее прыгнула в огонь, чем прожила хоть день относительно бессмертным вампиром с омерзительным неизменяемым телом.

Взяв подработку в университете, Акедия получила немного денег, на которые прошла курсы визажиста и маникюра, устроилась в салон на выходные и вечерние часы. В этот год она начала чувствовать себя лучше, ведь смогла заработать на одежду, которая нравилась ей, а не Элле. Мать чуть не хватил сердечный приступ, когда Акедия впервые вышла из ванны в чёрном платье с серебристой баской и на высоком каблуке. Терренс и Харви смотрели на неё и вечерний макияж, раскрыв рты, а она бросила только, что вернётся утром, и провела время в ночном клубе. Никто не пялился на неё, как на седьмое чудо света или мерзкую диковинку, уродца, да в общем-то никто и не думал смотреть на неё. Почему-то люди вокруг были ужасно безразличны к ней, словно смотрели сквозь неё.

Тогда же Акедия полюбила сигареты с ментолом, особенно марку «Decade», и изредка выпивать в барах. Порой она наблюдала за тем, как парни рядом ухаживают за девушками. Когда молодые люди отходили в туалет, она поворачивалась к счастливицам и как бы невзначай говорила:

– Видела его тут вчера с другой. Хочешь побыть однодневкой?

Это всегда выливалось в интересные сцены. Кто-то отмахивался, но начинал нервничать, кто-то отшивал парня и проводил вечер в хмуром поглощении коктейлей, кто-то не стеснялся устроить сцену.

Последние два месяца Акедия стала хуже спать. Ей начали сниться кошмары, в которых она видит себя самыми разными людьми в разных временах и эпохах. Утром она не может вспомнить, из-за чего так плохо спала, но чувство усталости преследует её. Пару недель назад странные вспышки мелькающих картинок стали проноситься и наяву, но так стремительно, что не удаётся ухватиться ни за одну из них.

Чтобы справляться со своей дисфорией, Акедия научилась краситься, окончила курсы визажиста. Умеет подбирать одежду, хотя мало в какой, даже комфортной, может почувствовать себя в своей тарелке. Маникюр, педикюр, покраска волос – это всё к ней. Любит фотографировать, но делает это на любительском уровне. В остальном она не обладает особыми навыками. Готовит – сносно, печатает быстро, умеет водить машину.

Участие в сюжете: Максимально
Связь: дискорд, телега
Как нашли: твинк Арти

пост

Пустите без пробника, пожалуйста х) обещаю, буду писать хорошо, много и вкусно